Поиск по системе сайтов

Новостная лента

Больше новостей

Золото Квикнема, часть 10 | 21.03.2018 г. в 16:21

Из рассказа Пьера Мак-Орлана «Ночная Маргарита» (перевод с французского А. Вейнрауб)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

      Ночная Маргарита была поистине потрясена той коварной сентиментальной сценой, когда Фауст искал возможности спасения. Молодая женщина была влюблена в таинственного человека, ночное существование которого она услаждала и который стал для неё светом, проливающимся на некоторые детские, привычные чувства, о которых она не думала со времени первой исповеди, хотя её и считали еврейкой. В присутствии Фауста, когда он спал, а она с восхищеньем его созерцала, оживали все химеры, когда-либо возникавшие в её воспоминаниях. В ней рождалось необычайно мягкое чувство от знания этого необычайного прошлого, и временами её возлюбленный казался ей красавцем, молодая кожа которого прикрывала скелет, уже изъеденный могильными червями. Она погружалась, без ведома Фауста, в нежность, разливавшуюся в её существе как приступ лучезарного счастья [от мыслей об изъеденном скелете? — К.]. Она касалась лица своего возлюбленного с тысячью предосторожностей. Боялась его испортить. А когда лёгкое дуновение ветра волновало деревья, она заботливо окутывала его шею своим фуляровым шарфом.
      В такие минуты Фауст становился для этой сентиментальной и ожесточённой девушки и почтенным дедушкой, и грудным младенцем, и очаровательным бездельником в духе времени. В подобных условиях склонность к жертве, которую каждая женщина носит в себе, как цветок, готовый распуститься, могла лишь расцвести, соприкасаясь со страданиями Фауста, сверкавшими, как звезда, в этой случайной, проходной комнате.
      Однажды вечером влюблённые зашли в тот маленький кабачок de la Butte, где Маргарита как-то забыла свою перчатку. Ничто не изменилось. Только летняя жара несколько видоизменила подробности убранства. Тот же самый пейзаж оживлялся в атмосфере тропической, но экспортной. В беседке шипела газовая бабочка [газовый фонарь «бабочка». — К.].
      Ночная Маргарита вздохнула перед пустой тарелкой:
      — Сегодня ровно год, как мы вместе. Помнишь малышей, которые пели в монастыре?..
      Фауст кивнул головой в знак согласия. Отвалившись к спинке стула, вытянув ноги, он переживал один из приятнейших часов своей жизни, как животное в моменты самого элементарного бытия.
      — Да, ровно год!
      Тогда Ночная Маргарита, чтоб принять какую-нибудь позу, закурила папироску и, наклонившись над столом к Фаусту, сказала ему:
      — Мой дорогой, мне хочется поздравить тебя с твоим праздником... Я подумала о тебе...
      Она открыла сумочку, вытащила оттуда маленький бумажник из мягкой кожи и протянула его своему возлюбленному.
      Тот взял подарок, исследовал качество кожи, не смог оценить её и сказал:
      — Ты, должно быть, заплатила за это очень дорого, моя дорогая?
      — Да посмотри же внутри! — воскликнула Маргарита.
      Фауст раскрыл бумажник. Он увидел кусочек бумажки, сложенной вчетверо. Он развернул её, и лицо его сжалось, как кожаный мешок, когда стянут верёвки.
      — Ах! Это... это... ты не смогла, да?
      — Да прочти же! — вскрикнула снова Маргарита. — Прочти до конца!
      Фауст ещё раз прочёл столь раздражающие его слова контракта, но под своей подписью он увидел чью-то другую — неуклюжую и старательно выведенную: «Маргарита Пьеделен, иначе Ночная Маргарита, преданная девушка».

      В течение нескольких недель Фауст был в прелестном настроении, оптимистическом и бодром. С тех пор как он разорвал нити, связывавшие его с адской личностью Леона, он жил в некоем трепетном ликованьи, несколько раз приводившем его на расстояние нескольких сантиметров от колёс трамвая или автомобиля. Но он с ангельской улыбкой сносил ругательства выведенных из себя шофёров и удалялся без малейшей злобы. С другой стороны, Ночная Маргарита, продавшая свою душу, чтобы спасти душу возлюбленного, казалось, погибала. Она теряла свои очаровательные ночные краски и вынуждена была тщательно подкрашиваться для выполнения своей работы.
      Фауст говорил ей:
      — Ну моя бедняжечка, ты только зря забиваешь себе голову, ты помешалась на одной мысли и без конца только этим и утруждаешь свой мозг. Ты подписала эту бумажонку Леона, но не нужно же придавать этому такого значения. Леон способен только на блеф. Я убедился в этом не дальше как вчера. Ты ведь знаешь Жоржет? Ну так вот, она вчера попросила у Леона двадцать грамм этого... etc... etc... etc...
      Ночная Маргарита не слушала его. Она наклонила свою рыжую голову и прошептала:
      — Надо бы найти старичка...
      — Но ты же его найдёшь, — настаивал Фауст. — Ведь для тебя это пустяк, один из счастливых случаев твоей профессии. У тебя тысяча возможностей избавиться от твоей подписи, как только ты этого действительно захочешь. Я со своей стороны тоже ищу... Ну дорогая, когда ты встретишь старичка настоящего, чистокровного старичка — то, что ты называешь «vioc» на твоём живописном языке, — тогда мы снимем в Nogent маленький домик, купим себе руководство по садовому искусству, посеем редиску, лук и... что ещё?..
      Он вытягивал губы, подстерегая поцелуй.
      — Оставь меня, — сказала Маргарита. Потом она принималась плакать.
      Фауст воздевал руки к небу:
      — Но, мой бог, я тебя не понимаю! Нужно иметь терпение святого, чтобы жить с тобой рядом... Да что же с тобой, чёрт возьми, что с тобой? Почему ты плачешь?
      — Не знаю, — отвечала Маргарита. — Оставь меня.
      — Я убеждён, что ты морочишь себе голову этим документом...
      — Пора уже уходить, — отвечала Маргарита, вытирая слёзы.
      Фауст через полуоткрытое окно смотрел, как на площади Pigalle зажигались огни.
      — Пойду отыщу Леона, моя дорогая. Он обещал познакомить меня с одним стариком. У него — ведь он способен только на блефы — как будто есть список за год всех стариков Парижа и заграницы. Я подожду тебя в табачном бюро до трёх часов, если ты не...
      Он подходил к ней, она возвращала ему поцелуи, рыдая на его плече.
      — Дурочка! — говорил Фауст, ласково похлопывая её рукой.

      Так проходили дни. А по ночам Маргарита, разряженная, как настоящая женщина из Saharet, отправлялась на поиски старика, который пожелал бы обменять душу на свежую кожу и блестящие глаза здорового юноши. [Так и остаётся неясным, чем это было чревато для молодости Фауста. — К.]
      Маргарита, истомлённая, вытягивалась на красных бархатных диванах. От постоянного общения со стариками она становилась бледной, чувствовала себя нехорошо и всегда рассказывала одни и те же истории. [Такое впечатление, что её услуги клиентам к этому и сводились. — К.] Шум джаз-банда больше не проникал в неё, и она вся как-то съёживалась, чтобы сохранить свою декоративную позу, словно толстый человек, втягивающий в себя живот, чтобы казаться хоть немного тоньше в купальном трико.
      Все её попытки заставить подписать пресловутый контракт кончались плачевно. Одни посмеивались, другие обсуждали невероятность сделки, но не подписывали. Однажды дело почти удалось с одним семидесятилетним пьяницей, находившим всё это очень забавным и заявившим перед метрдотелем, желая афишировать некую философическую позу:
      — Я подпишу эту бумагу, дайте мне перо... и... чернила...
      Нужно было подписать кровью.
      Ночная Маргарита пыталась раскачать его. Она храбро боролась в течение целого часа, но мычанье старого шалопая привело её в отчаяние.
      — Ты тут скандалишь, — сказал хозяин, — мне это не нравится.
      Она вернулась к себе разочарованная. Затем немного успокоилась, так как Фауст не переставал повторять ей:
      — Ты напрасно сама себя расстраиваешь!

*  *  *

      Маргарита встала раньше своего возлюбленного и принялась за укладку платьев, белья из комода и шляп. Этот необычный шум разбудил Фауста. Он выпрямился, растрёпанный, с полуоткрытыми глазами.
      — Что с тобой? Ты с ума сошла?
      — Я уезжаю, — сказала Ночная Маргарита. — Я не могу больше здесь жить... Вчера Эмиль окончательно выставил меня из Saharet... Я еду в Трансвааль или в Южную Америку. Мне говорили, что тамошние старики не умеют ни в чём отказать женщинам.
      Фауст, теперь совершенно проснувшись, утвердительно кивнул головой.
      — Ты нашла выход!
      — Ах, молчи! — сказала Маргарита с отчаянием.
      — Моя дорогая... — начал было Фауст.
      Старательная Маргарита хлопотала, отбирала бельё, безделушки, методично укладывала всё это в кожаный чемодан.
      Фауст, не говоря ни слова, принялся за туалет.
      Бреясь, он наблюдал за молодой женщиной уголком глаза, как осторожный укротитель следит за движениями любимой пантеры, которую он вскормил рожком.
      Маргарита была готова первая. Она терпеливо ждала, сидя на кровати, когда её возлюбленный оденется.
      — Итак? — сказала она.
      — Пойдём завтракать вниз. У тебя есть билет? Однако куда ты едешь? Знаешь ли ты, что ты сейчас делаешь?
      — Билет у меня есть, — сказала Маргарита, и лицо её стало твёрдым как дерево, — у меня занято место на пароходе, уходящем послезавтра из Гавра, — пароход этот называется... — Она поискала в сумочке, достала билет и прочла: — La Touraine.
      Фауст, не ответив, открыл дверь. Ночная Маргарита встала вслед за ним. На пороге она повернулась и сказала:
      — Ты продашь мои тряпки... которые я оставила...
      И подбородок её задрожал. Они позавтракали в ресторане рядом с отелем. Маргарита старалась не опускать голову — из-за слёз. Фауст — тоже старался на неё не глядеть, ухаживал за ней с подобострастием
      Когда завтрак был окончен, Маргарита первая встала из-за стола.
      — Скажи Эрнесту, гарсону, чтобы он принёс мой багаж. Я не хочу вновь подниматься наверх.
      Фауст вошёл в отель, и, пока Маргарита нанимала такси, он принёс багаж и положил его рядом с шофёром.
      — В котором часу твой поезд?
      — Два десять.
      — Мы как раз успеем... Но ведь билет у тебя взят.
      Маргарита вышла из такси, не обращая внимания на Жоржа. Она быстрыми шагами прошла через большой hall. Она шла, не оглядываясь.
      — Подожди меня, — крикнул Фауст, остановившись перед автоматом с перронными билетами.
      Маргарита остановилась.
      Он нагнал её, отыскал поезд и обошёл все купе первого класса, одно за другим. Наконец он нашёл свободное купе. Положил чемодан на сетку и сказал:
      — Лучше я уеду сейчас же... Ты вернёшься, Маргарита, ты скоро вернёшься, свободная... Выброси всё вон из головы... Клянусь тебе, вся эта история уладится... Поцелуй меня, моя дорогая!
      — Прощай, — сказала Маргарита.
      Он поцеловал её в губы, она вся съёжилась. Затем, с минуту поколебавшись, он повернулся и ушёл...
      — Жорж! — крикнула Маргарита.
      Он обернулся и подошёл снова.
      — У тебя есть деньги? — спросила Маргарита едва слышно.
      Она сунула ему в руку несколько бумажек:
      — Возьми и уходи, уходи и не оборачивайся.

      На Амстердамской улице Фауст вновь обрёл своё хладнокровие. Он подставил лицо прямо солнцу. Он почувствовал в себе прилив радости, шедшей откуда-то издалека, таившейся в течение по крайней мере сорока лет.
      Ибо он знал, что это чувство лёгкого сентиментального волненья, ложившегося как бы траурным крепом на его мысли, не продлится более семи-восьми дней. Он пересчитал деньги, которые оставила ему Ночная Маргарита, — пятьсот франков.
      Положил их в карман, потёр лоб, дабы отогнать слишком отчётливый образ поезда на десятом пути, и стал подниматься по направлению к Монмартру.
      Первое лицо, которое он встретил, войдя в табачную лавку, чтобы выпить аперитив, был Леон.
      — Здравствуйте, дружище, — сказал Фауст очень любезно. Затем протянул руку: — Всё хорошо?
      — Итак, — повторил Фауст, всё ещё стоя с протянутой рукой...
      И Леон кончил тем, что пожал эту руку.

 

Квик

Если вы обнаружили ошибку в тексте, то выделите часть текста и нажмите Ctrl+Enter

Комментарии читателей

Добавить комментарий

Имя

Последнее из рубрики Город, который в Net




ЭСИНГ. ЭСИНГ. Квикнем!