«Из двух тысяч остались в живых только я и мама» | 08.05.2012 г. в 11:30

Сара Бендиановна Ландер живет на улице Гагарина, напротив завода «Элекон», где проработала больше 40 лет. О своей жизни во время Великой Отечественной войны она говорит спокойно и обстоятельно. Только к концу беседы выясняется, что из-за болезни она уже несколько лет не может плакать. Об ужасах жизни в еврейском гетто, прообразе героя шпионского бестселлера Улицкой, о сотрудниках Стивена Спилберга и гостях из Скотланд-Ярда - в специальном интервью KazanWeek.

- Я родилась в 1930 году в Польше, в маленьком местечке Мир, сейчас это западная Беларусь. По пакту Молотова–Риббентропа в сентябре 1939 года войска Красной армии вошли на Польшу. В наших краях установилась советская власть. Я на тот момент училась в школе. Мои родители и дед с бабушкой были провизорами, то есть аптекарями. Мама закончила Варшавский университет.
22 июня началась война. И уже 27 июня мы оказались на оккупированной территории. Бежать мы никуда не могли, потому что мой отец был направлен в Белосток на курсы повышения квалификации. Мы ждали его прихода. Потом выяснилось, что по дороге домой он был убит. Наш дом сгорел. Вместе с ним и все наше имущество. После этого стали жить у знакомых, чья квартира сохранилась. Но через месяц после оккупации приехала зондеркоманда. Ее командир потребовал, чтобы все евреи-мужчины, забрав ценное имущество – золото, вина, меха, - собрались у церкви.
Среди собравшихся был мой дядя. Ему было около 27. Он пошел к церкви. Потом ненадолго вернулся и кричал моей бабушке: «Спрячь меня, мама, хоть в печку. Меня же убьют». А бабушка сказал: «Иди, мой сын. Иди. Надо». Где-то 25 мужчин посадили на машину и их отправили в дальний хутор. Потом стало ясно, что их там расстреляли. Это была уже вторая жертва со стороны нашей семьи.

- Расстрелы продолжились?

- Да. Через несколько месяцев началась резня. В Мир уже приехали части Гестапо и несколько зондеркоманд. Они гонялись за евреями. Искали их в квартирах и даже на  улицах. Мы должны были носить так называемые «Латы» (нашивка в виде желтой Звезды Давида, обязательная для ношения евреями – Прим. авт.). Я осталась с мамой, бабушкой и дедушкой. Сказала им, что побегу из Мира. В итоге я побежала к нашим белорусским друзьям. Меня спрятали в кровать. Как сейчас помню, я тогда читала журнал «Пламя». Туда же прибежала моя тетя с маленькой двоюродной сестренкой. До ночи мы прятались, но потом по деревне разлетелась новость, что немцы пойдут по белорусским и русским домам и будут каждую хату обыскивать. Мы ушли в лес, где пробыли дня три. Белорусы – изумительный народ. Я до сих пор чту их всех. От знакомых стало известно, что можно возвращаться. Мы вернулись в Мир. Стало ясно, что из 2 тысяч евреев, которые населяли это местечко, было убито 1200.

- Что сделали с остальными?

- Оставшихся загнали в гетто. Это был маленький квартал, в котором на одну комнату приходилось по 10 человек. В гетто мы находились несколько месяцев. В это время моя мама продолжала работать в аптеке. Ее заставили работать, потому что немцы боялись всяких болезней и эпидемий. Полицаи часто проводили обыски, хватали всякую литературу. Как сейчас помню, как они кричали про сборник стихов Лермонтова: «Как вы смеете хранить коммунистическую литературу». Убивали поштучно, единично.
После зимы нас отправили в замок князей Мирских. Там мы жили в одной из башен на 5 этаже. Нас гоняли на торфоразработки, на расчистку развалин. У нас работал Юденрат (администрация из евреев, созданная по приказу оккупационных немецких властей – Прим.авт.).

Замок князей Мирских

- Как проходила жизнь в гетто?

- О жизни там говорить не приходится. Оказалось, что у мастера жандармерии работал секретарем в нашем понимании Освальд, а на самом деле это был еврей по фамилии Руфайзен. Писатель Улицкая не так давно написала о нем книгу «Даниел Штайн – переводчик». Освальд выдавал себя за поляка. Некоторые еврейские парни из гетто были с ним знакомы по кибуцу (общинное хозяйство евреев – Прим.авт.). Именно через этих товарищей Освальд предупредил всех о том, что завтра будет резня, в которой убьют всех. Около ста человек сбежали в лес. Партизан там еще не было. Скорее были бандиты, освобожденные из тюрем. Часть сбежавших вернулась, потому что на второй после побега день пришел бургомистр и заявил, что все будут жить, никого убивать не собираемся. Мы спокойно переночевали.

- Что было потом?

- Просыпаемся утром и первым делом смотрим в окна-бойницы. На площади замка со всех сторон немцы и полицаи с пулеметами. Моя мама должна была пойти на работу в аптеку. У нее был аусвайс (пропуск – Прим.авт.). Врачом вместе с мамой работал бывший военнопленный Лизунов. Он к ней хорошо относился. В этот день Лизунов сказал ей: «Не выходи из аптеки и вообще ни с кем не общайся». В гетто был кошмар: старики молились, одев талосы (белые накидки – Прим.авт). Женщины одевали детей в беленькое. Было ясно, что всех убьют. Днем ко мне вернулась мама. Ее пропустила к нам охрана. Она хорошо говорила по-немецки. «Я сейчас иду в гетто. Через полчаса вернусь вместе с дочерью», - сказала она охране. Когда пришла мама, бабушка, дедушка, тетя Соня, дядя Зяма и двоюродная сестренка Ривочка приняли люминал (сильное снотворное).
Перед приемом люминала 5-летняя сестренка сказала тете Соне: «Мама, зачем? У меня ведь ничего не болит». Мы попрощались. С дедушкой мы как-то не ладили. «Прости за все и я тебя за все прощаю», - сказал мне дед. Все уснули, но тетя Соня и дядя Зяма очнулись. Дядя перерезал себе вены, но кровь не потекла. Мама предлагала мне выпить яду, но я ей сказала: «Пить не буду и тебе не разрешаю». Через час мы вышли и нас немцы выпустили из гетто. Это судьба. Никак по-другому не назовешь.
Мы вернулись с мамой в аптеку. Где-то под вечер к нам пришел мастер жандармерии. Он был очень лояльный человек. Когда кто-то из юденрата выдал ему Освальда, он вызвал его, положил перед ним пистолет на стол и ушел. Освальда в итоге спрятали монашки.  После он присоединился к партизанам. Нам мастер жандармерии сказал: «Вас оставили жить вдвоем. Вам надо где-то жить». Из 800 человек остались в живых трое. Мастер жандармерии не учел местного портного. Его тоже не убили.

- Где вы остались?

 - Мы поселились у наших знакомых, где прожили пару месяцев. Был конец 1942 года, партизанское движение стало развиваться. К маме приходили женщины, через которых она передавала партизанам лекарства. Я немного расклеивала листовки. К середине 1943 года к маме прибежала секретарь мастера жандармерии. Она была его любовницей. «Анна Савельевна, вас убьют. Вам надо уходить», - сказала она. Мы пришли домой, чтобы собрать вещи. В это время к нам пришел молодой человек. Мы знали, что он предатель. «У меня потрескались лайковые перчатки», - обратился он к маме. Она ответила ему: «Если хотите, давайте пойдем сегодня в аптеку. Там помажем их рыбьим жиром». Я до сих пор удивляюсь ее выдержке. «Давайте отложим на завтра», - ответил он. Стало понятно, что на следующий день придут за нами. Мы сбежали.

- Куда?

Рядом жила белорусская семья – Велчицкие. Мы с ними и до войны дружили, и сейчас дружим. Даже наши прадеды дружили. Сначала мы пошли к ним. Когда стало темно, они
отправили нас с мамой к своим родственникам. Там мы переночевали в сене. Утром нас вывели на дорогу и сказали: «Идите туда. По правой стороне вы увидите дом с колодцем». Мы нашли этот дом. Деревня называлась Бережное. Это уже на берегу реки Неман. Мы зашли во двор. В сенях стояла куча винтовок. Партизаны спали вповалку на полу. Мы не стали их будить, а просто вышли на крыльцо. Через пару минут с винтовкой наперевес вышел какой-то парень. Он передернул затвор, но потом узнал. «Савельевна!», - закричал парень и кинулся к нам. Оказалось, что он тоже был евреем из Мира, сбежавшим до бойни. Мы переночевали в доме, а на следующий день нас увезли в комсомольский отряд. Там мы прожили до Победы. В комсомольской бригаде были и боевые операции, и хозяйственные. Много всего было. Я с мамой все это время работала в санчасти.
Когда началась операция «Багратион», мы вышли из леса. Вернулись в Мир. Оказалось, что из всей огромной семьи мы остались в живых вдвоем с мамой. Всех остальных убили.

- Как сложилась ваша жизнь после войны?

- Я закончила школу и поехала в Ленинград. Там поступила в Электротехнический институт (ЛЭТИ – Прим.авт.). Потом попала по распределению в Казань. Здесь вышла замуж. В советское время никто особо не интересовался, что я жила в оккупации. Единственное, было очень важно, что я была в партизанском отряде. Если бы не это, то жизнь сложилась бы совсем по-другому. 40 лет я проработала на 7-м заводе («Элекон» - Прим.авт.). А там, с точки зрения первого отдела (КГБ), нужна была форма.

- Неужели никто не интересовался тем, что вы пережили?

- Лет десять тому назад к нам появился очевидный интерес. Бывших узников гетто становилось все меньше и меньше. Ко мне приехала съемочная группа – три человека. Режиссер Стивен Спилберг выделил очень крупную сумму для того, чтобы опросить бывших узников гетто, оставить наши воспоминания на пленке. Через какое-то время мне прислали копию снятого. Я передала эту кассету своему однокласснику в Израиль. Попросила его отдать запись в музей Холокоста. Еще приезжала директор еврейского музея из Белоруссии. Самые удивительные гости приехали из Скотланд-Ярда. В Лондоне нашли одного предателя, который во время войны активно помогал немцам. Видимо, хотели устроить показательный процесс. Освальд Руфайзен предложил меня и еще нескольких человек для того, чтобы мы давали показания в Лондоне. Я мало что помнила о Серафимовиче. И решила не ехать – уже тогда у меня болели ноги. В итоге из Лондона приехал прокурорский работник. Я давала ему показания в прокуратуре на улице Чехова. Почти целый день с английским полицейским проговорили.

- Вы не жалеете, что не уехали в Израиль?

- Нет. Совсем не жалею. У меня в Казани мама, дочка и муж похоронены. Куда же я уеду?

Алексей Сорокин